журнал писателей России

Владимир МОРОЗОВ

Поэт Владимир Морозов в предисловии к своей новой книге «Камышовая дудочка ветра» написал: «Стихи – это мгновенья остановившейся вечности. Спорное утверждение, но последовательность таких мгновений и определяет космос безумств и откровений. И если предположить, что поэты записывают вселенские потоки, то вдохновение лишь инструмент для более точной такой записи, а востребованность или невостребованность поэзии – константа тысячелетия, мельчайшей единицы в понимании жизни человеческих поколений».

Хотелось бы надеяться, что подборка стихотворений из новой книги поэта, представленная для читателей «Невского альманаха», хоть в чём-то будет этому подтверждением.

                *   *   *

Я пережил трагические даты.

И нынешняя жизнь – последний сон,

Поток времён, назначенный когда-то,

Что в звёздные скрижали занесён.

И прошлых, и грядущих бездорожий

Знак солнца и спасительный ковчег.

Кто я такой? Я просто странник Божий,

В ладонь зажавший падающий снег.

ПРЕД ВЕЧНОСТЬЮ

Что жив, что умер – всё едино,

Едва ль припомнит обо мне

Поток времён, летящий мимо,

Иль чей-то взгляд в чужом окне.

Но, обречённый на безвестность,

Пропасть в безумии земном, –

Благословляю эту местность

С рябиной красной под окном.

                *   *   *

Неприметная Родина. Русская

Горевая моя сторона.

Соловьями ль печалишься курскими

Иль страданий поморских полна,

Или полною чашей хлебнувшая

Вологодского пива в хмелю,

На морозе как будто уснувшая,

Примеряешь погибель свою,

Или в храме слова покаянные

Повторяешь за кем-то вослед.

Православные мы, православные,

Несказанный узревшие свет.

                *   *   *

Колыханье звёздное – вот строка.

Я в ладошки-лодочку зачерпну.

Подо мной сияние родника

Отражает трепетную волну.

Зеленеет первая сон-трава,

Мать-и-мачех светится светлый рой.

И душе так хочется сызнова

Упиваться сказочною игрой.

Веселиться (нынешним дням не в счёт),

Прозревая в прошлое лучших лет,

Где стою, как маленький звездочёт,

А в ладошках теплится звёздный свет.

                *   *   *

Ни на красный день, ни на чёрный

Не скопил я добра, а вдруг…

Побреду я дорогой горней

Для кого-то последний друг.

Оглянусь и услышу звоны –

Поминальных копеек медь,

Да слезой упадёт с иконы

Луч случайный… Но умереть

Как-то совестно, ведь неполон

Без меня будет белый свет...

Ведь какой-никакой я – клоун,

Ведь какой-никакой – поэт.

                *   *   *

По крупицам печаль да грусть

Собираю в свой лучший стих.

Я теперь опоздать боюсь,

Потому и в весельях тих,

Потому и кураж не тот,

Но зато мне по склону лет,

Словно в санках, катить вперёд,

Оставляя прощальный след.

А позёмка иных времён

Пусть метет, заметает, что ж.

Как я в праздниках был силён,

Так в печалях теперь хорош.

                *   *   *

Неправдою живу, но в день суда,

Покаяться не смея, буду светел,

Я Родину воспел, я был как ветер,

Испепеляя душу и года.

Наверно сам избрал не лучший путь,

Надеясь лишь на Божье провиденье…

Я каждое своё произведенье

Хотел (да не посмел) перечеркнуть.

                *   *   *

Здесь всё моё – и травы, и покосы,

И радуги кувшинок на мели,

И жёлтые на ветках абрикосы,

И эти подорожники в пыли.

Здесь всё любовь: и звёзды, и дождинки,

Роса, и одинокие слова

О том, что мать на старом фотоснимке

Хоть в памяти, но всё-таки жива.

Здесь всё душа — и гонки мелких рыбок

По зеркалу воды, и шум листа,

Сорвавшегося с ветки… Слишком зыбок

Мир, где за ним последняя черта.

Здесь всё покой, где горние дороги,

И Дух Святой, а райский уголок,

Мне уготован за стихи о Боге,

Что я пока произнести не смог.

                *   *   *

Всё отчаянней цедит душа

Золотое вино расставанья,

Превращая меня в алкаша,

Убивая моё дарованье,

Что всегда больше жизни берёг.

А теперь всё циничней и злее

Тенью всех перекрёстных дорог

Полутёмная в вечность аллея.

Без надежды себя уберечь,

Обрести хоть подобие света.

Как возвышенна русская речь.

Как погибельна плата за это.

                *   *   *

Я всегда и во всём виноват.

Не прошу ни прощенья, ни слова.

Поцелую последний закат.

Вот и весточка людям готова.

И, отринув мерцающий свет,

Зашагаю дорогою прямо

Вдоль деревни на твой силуэт,

Чтобы выдохнуть вечное – мама.

                *   *   *

        «И полон мир великой благодати,

                  Земное и небесное храня…»

Ни кротости, ни святости во мне.

Но верую в Тебя…

И в жизни этой

Стихами жив.

Вон листья в тишине

Роняет ночь осеннею приметой.

Вон катится остывшая слеза,

И поздний пешеход спешит куда-то,

И светятся на стенке образа,

И внучка спит, и всё на свете свято.

                *   *   *

Пишу о том, как босиком по лужам

Бегу. И дождь осенний нипочём.

Кому в России неудачник нужен,

Поэт, что в детстве звался Ильичем?

Поэтику с политикой из страха

Не путая, испуганный уже

Рассказами,

Поверил, что рубаха

Своя прилипла намертво к душе.

В бунтарские не веря небылицы,

Их заглушая водкой да вином,

Я примерял к себе чужие лица,

Что становились масками потом.

Вот и пойми, когда я настоящий,

Ну а когда чужую вторю чушь,

Болванчик, так красиво говорящий,

Среди других таких же пошлых душ.

                *   *   *

Мучительное время лицедеев.

Империи трагический распад.

И только водка от безверья греет

Да рукописи, вроде, не горят.

Гоняю мяч на уличной площадке,

Смеюсь как будто старость далека,

А рядом жизни волчии порядки

И лживые законы кошелька.

                                        Санкт-Петербург

( вернуться к содержанию номера )