журнал писателей России

Анатолий Шварц родился в городе Харькове. Служил в Советской Армии. Окон­чил Харьковский политехнический институт, работал в НИИ монокристаллов, на оборонном предприятии. Получил ещё одно высшее – медицинское образование и специальность врача физиотерапевта. Работал в ведущих немецких клиниках - Гейдельберга и Бад-Дюркхайма в области ортопедии.

Первые свои стихи и рассказы написал, занимаясь в Литературной студии при Харьковском заводе им. Малышева. Публиковался в периодической печати и лите­ратурных журналах СССР. Основами драматургии овладел в Московской театре-студии на ул. Чаплыгина, 13.

Поэт, писатель, драматург. Автор шести пьес и двух книг. Сотрудничает с издательствами Европы и СНГ. Пишет на русском, украинском и немецком языках. Живёт в Германии.

«УРНА»

- Этот галстук совершенно не подходит к твоему костюму, он слишком ярок и вызывающ, словно удавка циркового клоуна. Снимай! - при­казывает женщина. - А вот этот, по-моему подойдет, - говорит она, прикладывая к рубашке мужа галстук цвета тёмной мор­ской волны, - Как тебе? Пойдёт?”

- Я не против, - отвечает тот, - но мне почему-то больше нравится прежний. Я не поклонник маринистов.

- Солнышко любит яркие тона, - улы­бается Наталья Михайловна. - Но не у всех твоих коллег, присутствующих на церемонии, будут в наличии затемнён­ные очки, чтобы защититься от лучей, исходящих от галстука и его хозяина од­новременно.

Юрий Семёнович, стоя напротив зер­кала, поправляет непослушную прядь поседевших и поредевших волос, погла­живая себя по голове, будто поощряя за хорошее поведения.

- А как же раньше пионеры? - вопро­шает он. - Ходили и ничего, гордились даже, отдавая кумачёвым галстукам са­лют, будто говорили: “Честь имею!”

- Так это когда было, сейчас уже не то время, и честь принимают совсем за дру­гие заслуги.

 - Например? - продолжает он бес­смысленный разговор, чтобы только унять неприятное волнение в груди.

- Никаких примеров. Надо больше смотреть телевизор.

- Я его и в детстве не очень-то жало­вал, - говорит муж.

- Что жаловал ты в детстве, я могу себе представить, - хмыкает Наталья Михай­ловна и приказывает. - Стой смирно, горе луковое! - С ловкостью фокусника она за­вязывает галстук на его рубашке. Затем, чуть разорвав расстояние между мужем и собою, любуется своим произведением, оценивая его взглядом с ног до головы.

- Хорош, хорош, - с удивлением конс­татирует она результат осмотра.

- Может, как-нибудь без него? - жа­лобно стонет Юрий Семёнович. - Головы не повернуть нормально, дышать нечем. Очень неудобно.

- А премию получать удобно?

- И премию получать неудобно, - со­глашается муж.

- Серьёзно? - недоверчиво поднима­ет голову Наталья Михайловна.

- Очень.

-  Тогда откажись, - предлагает она,

- или отдай кому-нибудь другому, например, Смирнову или Устрицкой.

- Устрицкая и без меня заласкана сла­вой.

- Ну, тогда откажись в пользу бедного миллионера Полунина. У него в кармане уже три премии за выслугу лет на лите­ратурном фронте, а старикан все воюет.

- Наталья Михайловна, будто нехотя, признает. - Может, кто из нынешней плеяды писателей и пишет лучше тебя, но твой последний роман на удивление хорош. И как он из тебя вылез?

- Тесно было, вот и вылез, - пытается огрызнуться Юрий Семёнович, но видя, как начинает разогреваться его жена и зная последствия этого процесса, идёт на попятный. - Не злись, мышонок, успо­койся.

- Успокойся?! Легко сказать. Ты что, за­был, что нам надо ещё платить за дом? До каких пор мы будем латать дыры, эконо­мя на самом необходимом? А наша маши­на, которая, как троглодит, жрёт любую лишнюю копейку, требуя то ремонта, то гаража. Объясни ей, что Смирнов пишет лучше тебя, особенно на пятой скорости. Может, она тебя поймет. А дети? Ты хоть помнишь, что они у тебя есть?

- Три, - с готовностью отвечает Юрий Семёнович, - три дочери. - И почему-то добавляет, - как у Чехова “Три сесты”.

- Точно три, - подхватывает она. - Но в отличие от Чехова, который написал “Три сестры”, ты их родил. И теперь постарай­ся им обеспечить достойное приданое. -Наталью Михайловну, оседлавшую свое­го любимого конька, трудно остановить.

- К тому же не забывай о престиже. Имя надо пиарить.

- Пиарить нужно женщин, а не имена, - пытается отшутиться муж.

- Ты посмотри, какой бабник нашёлся. Музы на асфальте не валяются. - Наталья Михайловна по- военному широко расправила плечи. - Дебаты окончены. Равняйсь, смирно! Лесников, на получение литературной премии шагом марш! И разговорчики в строю отставить. Для них у тебя полно бумаги - марай дальше.

- Яволь, майн генераль! - бодро отчеканивает муж . - Отставить, значит, отставить. Марать, так марать. Юрий Семёнович направляется к бару, чтобы для смелости перед вечер­ним действом пропустить стопку водки. А то и две.

- Не балуйся, - звучит ему вдогонку голос Натальи Михайловны, - оставь место для банкета. И так завтра головную боль под подушкой не спрячешь. Будешь с утра терзать меня своим душевным похмельем.

Юрий Семёнович одним залпом про­глатывает стопку водки.

- Трезвый, пьяный, - говорит он, - всё равно ситуацию не поменяешь, если писателем себя не чувствуешь. Когда не ощущаешь, что занимаешься своим делом, а так просто красуешься на ти­тульном листке вновь вышедшей книги, то сам перед собой никогда не оправда­ешься.

- Ну вот, снова взялся за старое, - бор­мочет себе под нос Наталья Михайловна, принимаясь за маникюр. Но потом снова вскидывается. - Как ты можешь вывора­чивать всё наизнанку! Не человек, а пла­кучая ива. И всё для того, чтобы тебя лиш­ний раз похвалили. Пожалуйста,хвалю. Пишешь не ты, а божественная рука сверху водит твоей ручкой, пользуется твоими мозгами, беря их напрокат, и вы­плачивая тебе без проволочек пособие, получаемое тобой за талант, которым ты владеешь только в момент творчества. - Лесникова устало улыбнулась. - Старая песня вашего брата для придания себе ауры избранности и непонятости.

- Нет никакого таланта, - настаивает на своем Юрий Семёнович. - Бог есть, а таланта нет.

“Хорошо бы сейчас закурить, - дума­ет он. - Но разве можно расслабиться, если на страже свежего воздуха сидит такой Цербер, как моя жена? Никогда ничего не позволит, выгонит на лес­тничную клетку, а там можно только дымить, а не наслаждаться”. Но вслух Лесников свои крамольные мысли не озвучивает, а продолжает старую во­лынку. -Работоспособность есть, амби­ции тоже в наличии, плюс случай, но разве этого достаточно?

- Так у тебя, есть эти качества? - спра­шивает Наталья Михайловна.

- Есть, - отвечает он.

- Вот видишь, а они в совокупности и означают талант. Если к ним прибавить ещё и везение, вообще идеальный случай.

- Качества есть, - упрямо повторяет Лесников, - а таланта нет.

- Зато какое везение при тебе, - под­бадривает мужа жена. - Иногда кажется, что ты во сне из навоза не выбираешься, так тебе везет. - Улыбнувшись, она добав­ляет - Не расстраивайся, Юра, у Аристо­фана тоже не было таланта.

- Аристофан мне не снится, - возража­ет Юрий Семёнович.

- Ну и слава Богу, его и в сонниках нет.

- А всё-таки таланта у меня нет, я себя настоящим писателем не чувствую, а так, каким-то полуфабрикатом.

-  Не хнычь. - Наталья Михайловна снова начинает поучать. - Смотри на жизнь и на всё происходящее как бы со стороны. И не стремись откопать в себе свою Трою. Всё равно никто не поверит в её существование.

Закончив маникюр, Наталья Михай­ловна любуется своими ухоженными ру­ками. Заметив, что муж всё ещё топчется вокруг бара, деловито спрашивает. - Ты утром в магазин ходил?

- Да, - отвечает он.

- Кефир, хлеб, масло купил?

-  Да, всё, что ты просила, - Юрий Михайлович отворачивается от жены и приподняв локоть, выпивает ещё одну стопку. Глаза его теплеют. - Сдачу со ста рублей я положил на полочке в прихо­жей.

-  Ну, вот и замечательно, мой люби­мый полуфабрикат, всё можешь, когда хочешь, - и великодушно разрешает. -Оставшуюся мелочь можешь взять себе на сигареты.

* * *

Солнце склонилось к закату, как-то сразу упав за противоположный берег реки, как падает усталый путник на ско­ро сколоченные, но уже пропитанные сыростью и плесенью деревянные нары. “Перевести бы дыхание, - мечтательно думает он, - вытянуться во всю длину своего тела”.

“Перевести бы дыхание”, -думает Юрий Семёнович, опершись на стойку привокзального буфета, затерявшегося на районных картах небольшого средне­русского городка. Он пьёт коньяк и курит в ожидании новых перекладных.

Всё так знакомо здесь: и небольшой зал ожидания, и часы, показывающие время десятилетней давности, и наглухо, крест-накрест забитые необработанны­ми сосновыми досками, когда-то жившие огромными очередями, билетные кассы, и запахи, идущие из обшарпанных углов, и вечно грязные окна, на стеклах кото­рых кто-то пишет кому-то признания в любви, добавляя для верности пару крепких слов.

Все так знакомо здесь, и так одинако­во, как и на сотнях других пересадочных станций, именуемых в газетных подвалах приговорным клеймом “глубинка”, в ко­торой так легко утонуть, но из которой вынырнуть почти невозможно.

- Посторонись, барин, - просит подошедший к столику Лесникова старик в разорванной фуфайке.

“Ну вот, - раздражённо думает Юрий Семёнович, - везде полно свободных сто­ликов, так надо занять именно мой”.

Старик будто слыша внутренний мо­нолог недовольного горожанина, нароч­но становится напротив него и достаёт из глубины кармана ватника дешёвую “самопалку” водки. Виртуозно открывает её и отпивает приличный глоток сивухи прямо из горлышка.

“Если бы его чуть поприличнее одеть, был бы похож на Хемингуэя: борода на месте, глаза проницательные, плечи - ко­сая сажень в плечах, руки огромные, на­труженные”, - профессионально фиксирует писатель. И сюжет нового рассказа непро­извольно начинает крутиться в его голове.

- Послушай, - обращается к нему ста­рик. - Ты, вроде, не из наших краев. Не­бось, приезжий?

- Небось, приезжий, - неопределенно соглашается Лесников.

- Видно, видно за версту, но что-то в твоей “филе” знакомое есть. Лоснится она по-особому. Такую не часто встретишь.

- А ты глотни ещё, - предлагает писа­тель, - может, и опознаешь.

- Хорошая мысль, - соглашается ста­рик и в омуте его рта тонет горлышко бутылки.

- Ну, а теперь? - усмехается Лесников.

- Да, теперь яснее, - кивает незнако­мец. - Жаль только, что всё ещё не при­помнил.

- Давай ещё. Оживи память, - подзу­живает Юрий Семёнович, взглядом пока­зывая на бутылку.

- Хватит. Кажется, я вспомнил, - гово­рит писателю его случайный собеседник и замолкает.

-  Что молчишь? - произносит Лесников. - Мы не в театре. Пауза нам ни к чему.

- А кто сказал, что мы в театре? - удив­ляется старик. - По театрам сейчас ходят одни модели и голубые. Мы попроще и понормальнее.

- Так уж и голубые? - поднимает брови Юрий Семёнович и понимающе смеётся. Старик ему чем-то нравится, и он заго-ворчески ему подмигивает. - Хочешь, я сам тебе себя назову?

- Давай, - так же хитро подмигивает собеседник.

- Я - Абрамович. Абрамович, понял?

- Тот самый? - глуповато улыбается старик.

- Тот. - Писатель для важности подни­мает взгляд к потолку. - Тот самый.

Старик заходится в приступе смеха. -Насмешил, барин, - говорит он. - Будто мы Абрамовичей не знаем. - И, загибая паль­цы, перечисляет. - Путина, Березовского, Абрамовича знаем в первую очередь.

Лицо старика принимает комично-серьезное выражение. - Мы все за “Чел-си” теперь болеем, свои ведь мяч катать давно разучились.

- Разучились, - соглашается с ним Юрий Семёнович.

Старик внимательно смотрит на Лес-никова. - Слушай, ты, случайно, не в ро­зыске? Менты тебя не ищут?

“Великая российская правда, - думает про себя писатель, - в почёте цари, воры и бандиты”.

- Ещё не дослужился, - говорит он своему собеседнику. - Но не теряю на­дежды.

- Слушай, - оживляется старик, - я тебя, кажись, узнал. Ты из ящика. По суб­ботам в нём сводку новостей читаешь и учишь других, как надо жить. Только по бумажке.

- Да, это я, - признаётся Юрий Семёнович, не желая расстраивать собеседника.

- Извини, своих мыслей нет, приходится читать по шпаргалке.

- Неужто и впрямь ты? - недоверчиво переспрашивает старик. - Я, в общем-то, к слову сказал, а оно в самое яблочко угодило. Но если это так, то тогда скажи мне, но в этот раз по правде, без бумаж­
ки, какая завтра погода ожидается?

Старик поднимает руку и показывает писателю огромный кулак. - Смотри, не пугай, а то завтра у меня особый случай, я на крестины приглашен, - его кулак со стуком падает на столешницу. - Сам по­нимаешь, дело очень важное и серьез­ное. Поэтому дождя быть не должно.

- А зачем нам дождь? Кто сказал, что завтра будет дождь?

- Знаю я вашего брата, - ёрничает ста­рик. - Смотри, спрошу.

- Смотрю, - послушно вторит Юрий Семёнович.

Старик берёт из его рук стакан и, от­пив немного коньяка, возвращает вла­дельцу.

- Какая гадость, - брезгливо кривится он, как будто поцеловал жабу. - Особый привкус интеллигенции. Если пить это регулярно, то можно и в ящик сыграть.

- Ты прав, отец, - переходит писатель на “ты”. - Сам знаю, но ничего поделать не могу. И молоко за вредность не дают.

- Ну и не надо, ты и так в прикиде.

- Если ты о моих штанах и куртке, то они казённые.

- Штаны штанами, а своё у тебя что-нибудь есть, например, под ними?

- Было. Вроде, было.

- А сейчас?

- Да и сейчас особо не страдаю.

- Тогда посмотри, - старик хитро при­щурившись, показывает взглядом на проходящую между столиками женщину.

- Что ни зад, то взлётно-посадочная полоса.

-  Сексуальная революция - единственная революция, которая принимается всеми слоями населения, - декларирует писатель.

- Ну, и слава Богу, - соглашается с ним его собеседник. Лучше потеть на диване, чем на нарах.

- А ты-то чем занимаешься?

- Я? - переспрашивает старик и вдруг совершенно серьёзно произносит. - Чем придется, Лещ.

-  Лещ? - Юрий Семёнович внимательно смотрит на собеседника. “Странно, почему Лещ?- мысленно удивляется он, разглядывая старика. - Да нет, ниче­го знакомого в нём нет. Совсем ничего знакомого. Но откуда же он знает его юношескую кличку, которая давным-давно затерялась в закоулках даже его собственной памяти? Может ему просто послышалось? А может, он произнёс это слово, не вкладывая в него никакого зна­чения?”

Юрий Семёнович ещё раз вниматель­но смотрит на старика. Нет, не знаком. Тем не менее, инстиктивно он настора­живается.

- Я могу всё. Могу тяжести носить,

- будто не замечая замешательства горожанина, деловито перечисляет старик свои трудовые подвиги. - Могу и в городе у входа в метро газетами торговать. Все могу, лишь бы копейка бежала. Сейчас она каждая на счету.

- Значит, всё можешь? - недоверчиво переспрашивает Юрий Семёнович.

- Всё, - утвердительно кивает старик головой. - От “А” до “Я”.

- И совесть не мучает?

- Совесть тоже есть хочет .

- А человека она, твоя совесть, убить может?

- Дядя, - тихо произносит старик. - Ты что, мне хочешь кого-то заказать?

- Да, нет - оправдывается писатель. -Это я просто к слову сказал.

- Просто ничего не делается.

- Да, брось ты, я просто пошутил.

- Как желаете? - не унимается старик.

- При помощи пистолета, ножа или удавки? - А то ведь можно и чисто, по-интеллигентному.

- Как это? - удивляется Лесников.

- А так - словом.

- А, ну да, - понимающе кивает писа­тель. По-твоему, как лучше?

- Лучше, то есть мучительнее, безу­словно, равнодушием. Правда тариф при исполнении дороже, но и результат, по­верь, просто замечательный.

- Хватит, пошутили и хватит, - пытается уйти от дурацкой темы Юрий Семёнович.

- Я и так вижу, что ты мастер на все руки.

-  Мастер-то мастером, но все-таки кого решил ты замочить? - не унимается старик. - Кто у тебя на примете? А может, самого себя собираешься ухлопать? Юрий Семёнович смотри на часы.

-  Мне пора, - говорит он. - Поезд уже на платформе.

-  Не спеши, Лещ, твой поезд ещё не пришёл. - Старик одним глотком допива­ет содержимое своей бутылки.

* * *

Юрий Семёнович покупает к радос­ти юной буфетчицы ещё одну бутылку коньяка и какую-то непритязательную закуску. Улыбаясь, интересуется насчёт красной икорки, заглядываясь на слегка декольтированную девичью грудь.

- Кстати, - заигрывая с буфетчицей, спрашивает он, - поезд на Сингапур сегодня не опаздывает?

Девушка с удовольствием подде­рживает разговор с состоятельным по­купателем. Но вот беда, икры красной не завозят, а поезда на Сингапур ещё не ходят. Вот, на Ивановку или на Агайманы

- это пожалуйста, каждые пол-часа ходят электрички. А Сингапур? Кому нужна эта дремучая Тмутаракань, о которой никто здесь и не слышал?

Возвратившись к столику, писатель весело расставляет взятую на абордаж провизию.

- Я тебя сразу узнал, - обращается он к понуро стоящему старику, кивком приглашая присоединиться к нехитрой трапезе.

- Как-никак мы с тобой пять лет за одной партой просидели, - и он кривится от перевёрнутого вовнутрь содержимого стакана.

- Курни, - протягивает ему свою ды­мящуюся сигарету старик. И почти уже окурок переходит из его беззубого рта в область губ, к движениям которых при­слушивается почти вся планета.

- Чистая правда, - почему-то крестит­ся Юрий Семёнович, - Гоша, вот видит Бог, узнал, хоть и не сразу, - беззастенчи­во врёт писатель.

- Да не расстраивайся, Лещ, - успока­ивает его Гоша, - бывает, сам подойду к зеркалу, гляну и плюнуть хочется, то ли в отражение, то ли в себя.

- Ну, ну, не расстраивайся, - теперь писатель успокаивает своего бывшего одноклассника. - Все зеркала кривые, им ли о душе судить. Давай лучше расскажи, что ты, как ты? Как наши, как Костин, что Качан, Виталик? А Белка? Ты помнишь Белку? Стала ли она актрисой?

* * *

- Господа гуляют? - спрашивает юную буфетчицу пожилая женщина в грязном фартуке и с подносом в руках. - Неужто наш коньяк кушают? - удивляется она.

- Кушают? Лопают! - в тон ей весело отвечает буфетчица. - Так лопают, что за ушами трещит. И откуда у них столько “капусты”? - И она просит разносчицу, пока такой жор, принести ещё партию беляшей, но не таких, как в прошлый раз. Кирпичей больше не надо, яму на пер­вом пути уже закопали.

- Какие есть, такие и сожрут, - беззлоб­но огрызается та, и идёт назад на кухню.

- Петровна, - останавливает её буфет­чица. - А где у нас Сингапур? Может, в со­седней области?

Женщина в ответ крутит толстым пальцем возле виска.

- В соседней области, - фыркает она.

- Ты что, в школу никогда не ходила? Всё одни сериалы на уме. Запомни, Сингапур

- это страна. Где-то в Африке или в Аме­рике, точно не помню. Но знаю наверня­ка, что не остров и не водопад, а страна.

- Хорошая страна, большая? - не уни­мается любопытная буфетчица. - Больше нашей?

- Эх, куда ни глянь, одни модели вок­руг, - не отвечая, осуждающе ворчит разносчица, имевшая за плечами не­законченное, но высшее образование.

- Раньше ренесанс был, барокко, люди Моцартом, Толстым интересовались, а сейчас звёздный час моделей и 1-го канала, - и осуждающе махнув подолом платья, она исчезает в кухонном проёме.

  Продолжение читайте в журнале...

( вернуться к содержанию номера )