журнал писателей России

Алексей АХМАТОВ

Когда Андрей Белый создавал общество аргонавтов, он провозгласил принцип, согласно которому «дар писать» и «дар жить» являются неразделимыми. Поэзия минувшего века взяла этот принцип на вооружение. Жизнь поэта стала равноправным объектом его собственных духовных исканий и поступков. Правда, в эпоху неслыханных мятежей это не составляло большого труда – суровая реальность сама вмешивалась в судьбу поэта роковым образом. Но мифотворчество считалось неотъемлемой частью творчества вообще, и не случайно Анна Ахматова, узнав о судилище над Иосифом Бродским, воскликнула: «Какую биографию делают этому рыжему!». Судебный факт ложился краеугольным кирпичиком в основание новой поэтической легенды.

Со временем аргонавтический принцип сделался обязательным, причем «дар жить» постепенно вытеснял собою «дар писать». По большому счету, теперь, чтобы стать властителем дум, не требовалось никакого сочинительства – достаточно было публично совершить некое художественное действо. Так возник перформанс.

Сегодня, когда акционистское искусство стало мейнстримом, подлинные мастера оказались перед выбором – либо соответствовать духу времени, либо уходить на обочину дороги. Алексей Ахматов остался верен традиционной (пушкинской) концепции поэта, который в нынешних условиях неизбежно обретает маргинальные черты. Ему чужды попытки изобрести красочную автобиографию, где примитивная справка из вытрезвителя превращалась бы в мрачный документ сталинского ГУЛАГа. Он и в стихах высмеивает подобный подлог, коим грешат многие нынешние знаменитости:

Уюта хочется душе,

Чтоб коньячок был и буше,

Чтоб друг, сидящий за столом,

Сверкал, как лысиной, умом.

Но, говорят, полезен ей

Не теплый дом и не хоккей.

Нет, ей полезны, говорят,

Лесоповалы, а не сад.

А также для неё полезны

Тиран, цензура, строй железный.

Так принимай, душа, что есть,

И радуйся, что есть что есть.

Понятно, что ни тирана, ни цензуры, ни железного строя нет и в помине, но если постараться, то их можно вообразить, вписав в историю своей жизни, и на этом зыбком основании построить великолепный виртуальный замок. Ведь пресловутый «дар жить» отныне предполагает не только упомянутое художественное действо, но и широкую пропагандистскую подготовку к нему.

Подобный подход лишён искренности и потому неприемлем для Алексея Ахматова. Поэт предпочитает честно, по-настоящему разговаривать с читателем и не обманывать его:

Мой кораблик трёхтрубный к реке

                             не пробьётся из лужи,

Самолет мой бумажный не взвалят

                                    на спину пассаты.

Но когла деревяшка намокнет,

                               а крылья сомкнутся,

То на месте крушения чёрный

                                        останется ящик.

Он правдиво расскажет

                    (и пусть в МЧС посмеются),

Что я все-таки был,

              несмотря ни на что, настоящий.

Надо сказать, что тема крушения настоящего проходит лейтмотивом в творчестве поэта. Что остается делать поэту, когда современный Аполлон не только не требует священной жертвы, но и объявляет поэтическое ремесло ненужным? Для Алексея Ахматова ответ ясен – вопреки всему писать стихи, ибо «когда поэт не пишет – не живет».

Евгений Лукин,   

член Союза писателей России,   

главный редактор журнала   

«Северная Аврора»   

ЗАГОВОР

Взяв природу в оборот,

Дни и ночи напролёт

Облаков шальное стадо

На поля дожди кладёт!

Клён раскидистый, вернись,

Не лети листвою вниз,

Я прошу тебя, не надо,

Демонстрировать стриптиз.

Эмигранты снегири,

Свиристели и щуры,

Сотрясая мирозданье

Не шумите до поры!

Зонт, как злобный нетопырь,

Перепонки не топырь –

Я твержу, как заклинанье,

Чтоб осилить ноябырь.

*    *    *

Они живут в стране, страной

Питаясь, словно черви в груше,

Но ненависть им сушит души

К плоду, что жрут они гурьбой.

Про грязь и гниль наперебой

Галдят, ведь им не объяснили,

Что кроются причины гнили

В их деятельности гнилой.

*    *    *

Небо к людям повернуто боком,

Дождь потопом грозит, ной не ной,

А на дачном ковчеге убогом

Запирается старенький Ной.

Литр спирта в пластмассовой таре

Он на борт свой скрипучий берёт,

Тот ему каждой твари по паре

Натурально воспроизведет.

И когда, полумёртвый от вахты,

Ной прибудет к горе Арарат,

То спасётся с ним каждый пернатый,

Каждый зверь, насекомое, гад.

Выйдет он поутру к перевалу

И дыхнёт… Станет ясно тогда,

Что и вправду во рту ночевали

Разномастных животных стада.

*    *    *

Мне долго ангелы шептали:

«Ты избранный, ты не такой,

Как все. Иди по вертикали,

Мы занялись твоей судьбой.

Здоровьем пусть уже не пышешь,

Пусть голос несилён, а всё ж,

От Бога всё, что ты напишешь,

И даже, что произнесёшь»!

И я бы даже им поверил,

(Что оставалось, право, мне?)

Когда б не санитар у двери,

И не решётки на окне.

*    *    *

Плащ из полипропилена

Дню ненастному под стать…

С тополиного трамплина

Листья учатся летать.

Зонтик чуткою мембраной,

Дождь в размер пытаясь вбить,

Будет с дробью барабанной

Надо мной гнездовье вить.

Всё в природе повторится,

Даже чудеса, когда

Перестанет капать, литься,

Станет ломкою вода.

А пока асфальт как будто

В упаковке блистера.

Наше будущее мутно,

Даль бесхозна, близь сера.

Остов банки майонезной

В лужу подтолкну носком…

День проходит бесполезный,

Как мороженщик с лотком.

*    *    *

Пришёл с обидой в Божий Храм:

«Что делать, батюшка, не знаю…

Уже полгода я страдаю,

Проходу не дает мне хам!

Простить? А мне-то каково?!

Терпеть? Но он – подлец последний,

В сравненье с ним я – принц наследный.

Как мне молиться за него?»

Но… пересилил боль в висках,

И бурю подавил сомнений,

И встал на чашечки коленей,

Свою гордыню расплескав.

*    *    *

Вышла вечером во дворик баба Лиза,

Отдохнуть маленько от домашних

                                                                дел.

Только булочку достала голубям,

                                         как вибровызов

В расписной её авоське зазудел.

Аккуратно донеся трубу до уха

Баба Лиза говорит, вникая в суть:

«Яйца красить будем завтра,

                                  шелуху неси от лука,

И про импортные дрожжи не забудь».

В остальном, наверно, к пасхе

                                              я готова,

А куда, скажи, Семёныч наш исчез?

Я vkontakt ему писала –

                                результата никакого,

Ты пошли ему Петровна SMS».

*    *    *

Когда-то Державин расстроился,

Сказав гениально о том,

Что всё медным тазом накроется,

А лира пожрётся жерлом.

И предостерёг нас по-доброму,

Что всё обращается в прах.

Потомок, сродни археологу,

Найдёт нас в глубоких пластах.

А что мы оставим для вечности

Читателям новых эпох? –

Обломанных рифм наконечники

Да ржавые лезвия строк.

*    *    *

                     Памяти Алексея Леонова

Ворона конструирует гнездо

В архитектуре ветреной берёзы,

И это привнося в него, и то.

А дерево, страдая от артроза,

Скрипит, но терпит зуд её трудов,

Хрустят сухие сучья, как меренги, –

Так терпит дом, построенный

                                                   Кваренги,

Вмешательство позднейших

                                                    мастеров.

Всё это жизнь у жизни на плечах

И жизнью жизнь поправший птичий

                                                          лепет…

Гнездо, как будто круглая печать,

Удостоверит – смерти нет на свете.

*    *    *

Я в детстве на витрине увидал

Янтарный, плодоносный стан гитары.

Так в пушкинском «Руслане» испытал

«Природный финн» Наины гордой чары.

Она тогда такой имела вид,

Была столь недоступна и желанна,

Как на картине Лапченко сидит

Застигнутая старцами Сусанна.

Будь я постарше, к музе б стал

                                                     взывать:

«Гляди, сестра твоя родная» или

В подобном роде, но тогда дышать

Вблизи витрины не хватало силы.

Забыв про все, я на гитару мог

Смотреть часами, на морозе стоя,

Но мать, страданьям подведя итог,

Сказала: «Денег нету на пустое».

Потом в моих руках бывал «Орфей»,

Была «Кремона», даже

                                            «Стратокастер»,

Но только ту,

                       за тридцать шесть рублей,

Я вспоминаю, не скрывая страсти.

*    *    *

                                                            С. К.

Битый час под дождиком отвесным

На тебя смотрю через витрину

Нашего кафе на Старо-Невском,

Продлевая наших встреч интригу.

Ты сидишь с бокалом мукузани

И меня лениво поджидаешь.

И, стреляя карими глазами,

Равнодушно раненых бросаешь

За соседними столами. Томно

Пальчиком играешь с пробкой винной.

О, нужна большая искушенность,

Чтобы выглядеть такой наивной.

Но как ни прекрасна ты, а всё же,

Даже под угрозой расставанья,

Ты, увы, дать больше мне не сможешь,

Чем я взять сегодня в состоянье.

*    *    *

Почти полгода не пишу стихов,

Истосковался без ночных трудов.

И я уже стал думать наконец:

Меня не хочет больше знать Творец.

Лист в клеточку… Сквозь голубые

                                                            прутья

Решётки школьной призываю:

«Тут я! Просунь хоть мысль, хоть образ,

                                                   как подачку», -

Так узник ждёт от близких передачу.

Но, на засовы скрепок заперта,

Молчит тюрьма тетрадного листа.

И я молчу сто семьдесят два дня.

Доколе ждать? Освободи меня!

БИБЛЕЙСКОЕ

Съел яблоко со всеми потрохами:

С костями, с мясом, кровью и грехами,

С неведомым стыдом, с трудом

                                                           до пота

(Но главное-то, что - бесповоротно).

С восторгом страсти и стремленьем

                                                     к знаньям,

Но также с алчностью ко всяким

                                                         званьям,

С пустою бытовою круговертью

(Но главное, что -

                      с собственною смертью).

Бог, запретив вкушать сии плоды

В тень отошел, но это полбеды -

Ведь яблоки, как ни был Он суров,

Оставил рдеть в ряду других плодов.

Мне тот сюжет своей моралью злой

Напомнил сказку… с Синей Бородой.

ОПЫТ

Славе удалили гланды,

В ночь на Новый Год,

За окном растут гирлянды,

И салют цветёт.

Сохнет рот, но можно только

Влажный бинт сосать.

Так от крови в горле горько -

Невозможно спать.

Он к стеклу прижался носом,

Глаз не отвести.

Руки сини, ноги босы,

Господи, прости.

Он тихоня, не проказник,

Чей-то внук и сын

Будет первый в жизни праздник

Проводить один.

За окном смешки и топот,

Вспышки и пальба.

Это самый ценный опыт,

Слава, у тебя!

( вернуться к содержанию номера )