журнал писателей России

Илья ШОРОХОВ родился в солнечном Нижнем Тагиле в 1988 году. Тогда же переселился и обосновался в дождливом Петербурге. В свободное от стихов время учится в театральной академии на улице Моховая, в мастерской чудесного режиссера Г.М. Козлова, играет в спектаклях «Два вечера в веселом доме» по повести Куприна «Яма» и «Идиот» по роману Достоевского «Идиот». Не пьет и не курит, что для поэта, согласитесь – редкость. За то очень любит сливочное мороженное. Уже два года занимается в обществе «Молодой Петербург». Любимые поэты: О. Мандельштам и А. Тарковский, прозаики: Ф. Кафка, М. Пруст, Ф. Достоевский, Т. Манн, Д. Джойс.


                * * *

Душа соскальзывает с плеч,
Пренебрегая формой тела,
В котором чувства, мышцы, речь
Недавно были чем-то целым.

Душе спокойно, боль прошла –
Про девять дней глупа примета:
Как мотылёк, размяв крыла,
Она уже стремится к свету.

Душа поёт, ей нужно петь,
Забыв про землю в полной мере,
Где страшною казалась смерть
Сквозь призму глупых суеверий.


                * * *

Твой взгляд теперь такой простой,
Движения почти что птичьи –
Ведь птицы дружат со звездой.
Налилась цветом земляничным
На небе ягода-звезда,
На это раз созрев до мая…
А ты сегодня так проста,
Как птица, ягоду срывая.


АБЕЛЬ ГРИМЕР. ЗИМНИЙ ПЕЙЗАЖ

Картина карточных домов,
Затянутых туманной тиной,
И, выпав из чужих холстов,
Повсюду зимние седины.

Картинно головы задрав
И театрально убегая,
Застыла труппа восковая
В скульптурной дрёме января.


                * * *

Жаль, что смерть
               как подарок придётся принять,
Заготовленный
                        в мой день рожденья.
И заплачет тогда моя старая мать,
Будет плач тот похожим на пенье.

Мне на светлые сны никогда не везло,
И теперь, сберегая дыханье,
Или в жарком бреду
                        отвыкая от слов,
Я готовлюсь к тупому молчанью.

А когда всё вокруг
                        поплывёт, как река
В первый день своего половодья,
То душа, точно яблоко от черенка,
Оторвётся навеки от плоти.


                * * *

Ты начал верить в Бога и приметы?
Ты умираешь, что совсем не ново,
Приобретая качества предмета
И уменьшаясь до размеров слова.

Как ни крестись, но жизнь такая штука –
Законы божьи не чета природе.
И сколько раз по дереву ни стукай –
Тебя положат в гроб и заколотят.


                * * *

Поймав в ладони божию коровку,
Ребёнок ей выдумывает пытку.
И мысли скачут в черепной коробке
Как бисеринки, сорванные с нитки.

Жучок, спасаясь,
                        лишь щекочет кожу
Обрывками от крыльев-перепонок;
Но, боже мой,
                        насколько это сложно
Глядеть на небо,
                        как глядит ребенок,
Воспринимая бога априори,
Без скепсиса…
                        но я готов побиться,
Что эти крохотные ручки вскоре
Наткнутся на библейские страницы;

Что эти глазки отразят тревогу
И волчий страх
                        преступника при этом,
Узнав в иконе фоторобот Бога,
Составленный
                        по призрачным приметам
С безумных слов умерших очевидцев;
Что целый мир
                        с простыми чудесами,
Вспорхнув, изчезнет
                        с глаз пугливой птицей,
Помнётся, как журавлик-оригами.


                * * *

Как школьник
            бережно срисовывает букву
(Пока без навыка
                        письма, пока несмело):
Перо противится бумаге, будто
Намокшая одежда – телу, –
Так должен ты в стихах
                        из рифмы и созвучий
Готовить бережно тугую оболочку,
В которой образ гулкий и дремучий
Потом переродится в строчку.


ЛУЦИЙ АННЕЙ СЕНЕКА
(лат. Lucius Annaeus Seneca minor)
        …Современник Иисуса Христа.

Мы от ударов плачем, точно дети,
И хвастаемся желчью синяков,
А время, вдев в игольное ушко,
Уже вплетает нас в узор столетий.

На нём горит печаль
                        всего, что было
И будет, до последнего греха,
Она страшней библейского стиха,
Красноречивей
                        выстрела в затылок.

Сходя на нет
                в расцвете лет от пьянства,
Смеёмся мы упорству старика
И, превратившись
                        в тень от мотылька,
На черепках
                   разбитого пространства

Мы не потребуем венок за это.
К чему нам слава иль её мираж,
Ведь наши души выпустят в тираж,
Подав, как белое вино, к сонетам.

Но мы умрём честнее, чем Сенека,
Ведь нам не нужен
                        повод и предлог,
Чтоб затянуть на шее ремешок
И выбить из-под ног остаток века.


                * * *

Ночь пришла, черна и молчалива;
Перезревшая луна горит,
Тяготит созвездье, точно слива
С твёрдой горькой
                        косточкой внутри.

И фонарь размазывает ложкой
Липкий свет, похожий на желток;
Перепачканная светом кошка
В темноте вылизывает бок.

В эту ночь
          по призрачным, непрочным
Знакам, изчезающим в тени,
Изучаю губы, плечи, точно
Молодой прилежный ученик.

Всё вокруг – намёки, очертанья
Жестов, слов, предметов и картин…
Как легко, поймав твоё дыханье,
Перепутать чувство и инстинкт!

Я слежу, как сдвоенный уродец,
Восьмилапый двухголовый бес,
Точно дикий зверь воспроизводит
Безусловный для него рефлекс,

А потом, сквозь холод липких капель,
Чую, как ужасный механизм
Душу вынимает, точно скальпель
Вырезает мерзкий атавизм,

И душа, уже забыв про робость,
Сквозь окна разинутую пасть
Мчится в рассветающую пропасть,
Чтобы в этой пропасти пропасть.

                                  Санкт-Петербург
 

( вернуться к содержанию номера )